пятница, 11 марта 2016 г.
четверг, 10 марта 2016 г.
Хлебный жар моей родины
Друг нашей библиотеки Антонида Смолина -уроженка деревни Горбачево. Верхнешарденгское СП.
Антонида одна из авторов сборника Великоустюгских
писателей " Каменная птица папороть", вышедшей
в 2015 году.
ХЛЕБНЫЙ ЖАР МОЕЙ РОДИНЫ
Во времена, когда я еще ходила пешком под стол, в доме нашем нередко собиралось много гостей. Среди них всегда особо привечались жители Загарья, родной бабушкиной деревни в восьми километрах от нашей. Собираясь по вечерам вокруг пузатого самовара, вспоминали они былое, вновь и вновь перебирая «всяко ранешное». В их излюбленных былях передо мной, будто наяву, оживали картины, на которых взлетали колодезные журавли над плетеными изгородями, щеголяли узорными ставнями высокие дома-пятистенки, звенели юными голосами широкие улицы. Мне доводилось бывать в их деревне, но не было там ни высоких домов, ни глубоких колодцев – лишь пара осевших по самые окна изб да трава по пояс…
Сегодня, вглядываясь в родные просторы, я понимаю, что и мои внуки наверняка с недоверием будут слушать мои рассказы. Числится пока населенным пунктом наше Горбачево. Стоят как-то старые избы, живут еще в некоторых прежние соседи, но нет уже той деревни, в которой я выросла и бегала по проселку в ситцевом платьице.
Все чаще и чаще я пытаюсь воскресить в памяти счастливые мгновения детства.
Вот вижу себя совсем маленькой девочкой. На дворе весна, солнце щурится сквозь дымку майских облаков, а я бегу вприпрыжку по широким деревянным мосткам на пекарню за свежим хлебом. Щемит в груди от радостного ожидания: распахнется низенькая дверь, обдаст меня внезапно хлебным жаром.
Кажется, сам ветер несет меня, как в замедленной съемке: полощется на ветру пестрая юбка, сшитая бабушкой, а красная кофта с такими рукавами, что шаг еще – и я взлечу, взмахнув красными крыльями… Но… Затянуло бурьяном то укромное место на берегу ручья Щапово, где когда-то дымила высокой трубой пекарня. Растаял за кронами осин дразнящий запах свежего хлеба…
Воспоминания нахлынули, и я хватаю ручку, бумагу в надежде поймать мимолетную картинку, запечатлеть в словах некогда испытанное счастье. А слова не идут.
Эх, хороша была моя деревня, людная, дружная, веселая! «Была», – затеняет всю строчку роковой глагол. И теряются за ним перебор раздольного сенокоса, щелканье кнута и надсадный скрип телег под ношей сена с дальнего покоса.
Мне хотелось бы написать о том, как вырастает новый дом на пригорке у колодца. День за днем под перестук топоров из запаха смолы и кучерявых стружек все выше и выше тянутся рубленые простенки, пока не поднимется он, стройный красавец, во весь рост, подставляя солнцу острые грани новенькой крыши.
Да, и ах! Рядом с тем колодцем затянуло жгучей крапивой свежее пожарище. Пьяный сосед на ночной пирушке подпалил избу и сам сгинул вместе с ней. В общем-то, и не его была та изба. Когда хозяин ее помер, с десяток лет тужила она, оставленная на произвол судьбы… Вот и приткнулся к ней случайный человек.
Уж покосилась банька, опаленная пожаром. Обомшела полегшая изгородь. Лишь опаленная огнем калитка не хочет сдаваться. Зацепилась за столб проржавевшей петлей и все скрипит на ветру, будто всхлипывая. Тлен и забвение… Воспоминания то уносят меня в прошлое, то, как в кино, смешиваются с реальностью…
Не представляю наш дом без хлопотуньи бабушки. Старушка моя, я все помню: твой добротный двор с хороводом рябин вдоль ограды, и беспокойных овец, от зноя забившихся в угол, и толстого петуха, охрипшего малость от собственной важности…
Гляжу, а колодец-то мой никак помолодел с последней нашей встречи? Скинув ветхий деревянный сруб, оделся в прочные бетонные кольца и будто подбоченился. А нахлобучив шиферную крышу, совсем заважничал. Топчется рядом с ним прежний приятель – журавель, тянет просительно длинную шею, да не под стать колодезному «франту» водиться с долговязым. Зачерпну студеной водицы, хлебну, как прежде, из немеющих ладошек и побреду дальше – мне ли судить заспоривших друзей!
Ноги несут меня той же дорогой, но глаза не признают прежние места. Уже совсем неразличимы тесовые мостки вдоль забора, выстланные когда-то заботливой рукой до самой околицы. Одичалый малинник тянется из запустелых огородов. И кажется, что каждая изба внимательно следит за мной из-под старых черемух, чуть грустнея оттого, что я прохожу мимо ее калитку. Чудится ли мне, но в их потемневших окнах я словно читаю немые укоры.
Так же глядела на мир однорогая корова Малька, когда хозяйка отправляла последнюю кормилицу на убой. Баба Валя, в распахнутой синей фуфайке и валенках на босу ногу, суетилась вокруг нее, то подкладывая ей сена, то потчуя теплой пшеничной горбушкой, то просто охаживая широкой натруженной ладонью ее крутые бока.
Малька стояла посреди двора на вытоптанном, подмерзшем муроге и покорно жевала предложенный ломоть, а в глазах ее затаилось нечто бездонное. Старая хозяйка снова и снова придумывала себе «работу», оттягивая час расставания, не в силах выдержать коровий взгляд…
Когда-нибудь, наверное, я расскажу своим внукам о волшебном месте, в котором выросла. Сидя на покатом склоне среди травы, средь россыпи ромашек и земляники, не уверена, найду ли нужные слова…
Я проведу их вдоль говорливой речки Шарденьги, по узким тропинкам, пахнущим клевером и дикой мятой. Расскажу моим родимым, как ветер гонит золотую волну на ячменном поле. Покажу, как сосны на высоком Тайкином угоре щекочут вершинами облака. Пускай сегодня уже не представить, как беспечно цвели на забытых угорах деревни, не зарастут дороги, ведущие к ним. Ибо лежат они не на старых архивных картах, а в сердце каждого из нас.
Во времена, когда я еще ходила пешком под стол, в доме нашем нередко собиралось много гостей. Среди них всегда особо привечались жители Загарья, родной бабушкиной деревни в восьми километрах от нашей. Собираясь по вечерам вокруг пузатого самовара, вспоминали они былое, вновь и вновь перебирая «всяко ранешное». В их излюбленных былях передо мной, будто наяву, оживали картины, на которых взлетали колодезные журавли над плетеными изгородями, щеголяли узорными ставнями высокие дома-пятистенки, звенели юными голосами широкие улицы. Мне доводилось бывать в их деревне, но не было там ни высоких домов, ни глубоких колодцев – лишь пара осевших по самые окна изб да трава по пояс…
Сегодня, вглядываясь в родные просторы, я понимаю, что и мои внуки наверняка с недоверием будут слушать мои рассказы. Числится пока населенным пунктом наше Горбачево. Стоят как-то старые избы, живут еще в некоторых прежние соседи, но нет уже той деревни, в которой я выросла и бегала по проселку в ситцевом платьице.
Все чаще и чаще я пытаюсь воскресить в памяти счастливые мгновения детства.
Вот вижу себя совсем маленькой девочкой. На дворе весна, солнце щурится сквозь дымку майских облаков, а я бегу вприпрыжку по широким деревянным мосткам на пекарню за свежим хлебом. Щемит в груди от радостного ожидания: распахнется низенькая дверь, обдаст меня внезапно хлебным жаром.
Кажется, сам ветер несет меня, как в замедленной съемке: полощется на ветру пестрая юбка, сшитая бабушкой, а красная кофта с такими рукавами, что шаг еще – и я взлечу, взмахнув красными крыльями… Но… Затянуло бурьяном то укромное место на берегу ручья Щапово, где когда-то дымила высокой трубой пекарня. Растаял за кронами осин дразнящий запах свежего хлеба…
Воспоминания нахлынули, и я хватаю ручку, бумагу в надежде поймать мимолетную картинку, запечатлеть в словах некогда испытанное счастье. А слова не идут.
Эх, хороша была моя деревня, людная, дружная, веселая! «Была», – затеняет всю строчку роковой глагол. И теряются за ним перебор раздольного сенокоса, щелканье кнута и надсадный скрип телег под ношей сена с дальнего покоса.
Мне хотелось бы написать о том, как вырастает новый дом на пригорке у колодца. День за днем под перестук топоров из запаха смолы и кучерявых стружек все выше и выше тянутся рубленые простенки, пока не поднимется он, стройный красавец, во весь рост, подставляя солнцу острые грани новенькой крыши.
Да, и ах! Рядом с тем колодцем затянуло жгучей крапивой свежее пожарище. Пьяный сосед на ночной пирушке подпалил избу и сам сгинул вместе с ней. В общем-то, и не его была та изба. Когда хозяин ее помер, с десяток лет тужила она, оставленная на произвол судьбы… Вот и приткнулся к ней случайный человек.
Уж покосилась банька, опаленная пожаром. Обомшела полегшая изгородь. Лишь опаленная огнем калитка не хочет сдаваться. Зацепилась за столб проржавевшей петлей и все скрипит на ветру, будто всхлипывая. Тлен и забвение… Воспоминания то уносят меня в прошлое, то, как в кино, смешиваются с реальностью…
Не представляю наш дом без хлопотуньи бабушки. Старушка моя, я все помню: твой добротный двор с хороводом рябин вдоль ограды, и беспокойных овец, от зноя забившихся в угол, и толстого петуха, охрипшего малость от собственной важности…
Гляжу, а колодец-то мой никак помолодел с последней нашей встречи? Скинув ветхий деревянный сруб, оделся в прочные бетонные кольца и будто подбоченился. А нахлобучив шиферную крышу, совсем заважничал. Топчется рядом с ним прежний приятель – журавель, тянет просительно длинную шею, да не под стать колодезному «франту» водиться с долговязым. Зачерпну студеной водицы, хлебну, как прежде, из немеющих ладошек и побреду дальше – мне ли судить заспоривших друзей!
Ноги несут меня той же дорогой, но глаза не признают прежние места. Уже совсем неразличимы тесовые мостки вдоль забора, выстланные когда-то заботливой рукой до самой околицы. Одичалый малинник тянется из запустелых огородов. И кажется, что каждая изба внимательно следит за мной из-под старых черемух, чуть грустнея оттого, что я прохожу мимо ее калитку. Чудится ли мне, но в их потемневших окнах я словно читаю немые укоры.
Так же глядела на мир однорогая корова Малька, когда хозяйка отправляла последнюю кормилицу на убой. Баба Валя, в распахнутой синей фуфайке и валенках на босу ногу, суетилась вокруг нее, то подкладывая ей сена, то потчуя теплой пшеничной горбушкой, то просто охаживая широкой натруженной ладонью ее крутые бока.
Малька стояла посреди двора на вытоптанном, подмерзшем муроге и покорно жевала предложенный ломоть, а в глазах ее затаилось нечто бездонное. Старая хозяйка снова и снова придумывала себе «работу», оттягивая час расставания, не в силах выдержать коровий взгляд…
Когда-нибудь, наверное, я расскажу своим внукам о волшебном месте, в котором выросла. Сидя на покатом склоне среди травы, средь россыпи ромашек и земляники, не уверена, найду ли нужные слова…
Я проведу их вдоль говорливой речки Шарденьги, по узким тропинкам, пахнущим клевером и дикой мятой. Расскажу моим родимым, как ветер гонит золотую волну на ячменном поле. Покажу, как сосны на высоком Тайкином угоре щекочут вершинами облака. Пускай сегодня уже не представить, как беспечно цвели на забытых угорах деревни, не зарастут дороги, ведущие к ним. Ибо лежат они не на старых архивных картах, а в сердце каждого из нас.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)